СУКА
Ситуация была отчаянно глупой – выйдя по команде из строя и что-то там выслушав от Чижикова, я отказался становиться обратно. Не помню уже, в чем там у нас было дело, но только на приказ “встать в строй!” я молча продолжал стоять. Встать в строй в той ситуации означало согласиться с тем, что он сказал. Что именно он сказал – не помню, говорю же, но в целом, выходило, что я говно.
Чижиков повторил приказ несколько раз, всё больше выходя из себя, до тех пор, пока я, наконец, не ответил устало и совсем не по уставу:
– Да пошел ты...
Повернулся и пошел сам – по направлению к казарме...
Чижиков был ефрейтором и, кажется, в тот раз замещал командира отделения, потому что вообще-то должности у него никакой не было. Призывался он с Украины, из какого-то села, был черняв и не то, чтобы толст, но дороден и с совершенно бабьей, широченной, как у украинской крестьянки, задницей. Может, в мать пошел. В столовой, за столом, он, поднося ложку ко рту, каждый раз вытягивал губы в трубочку, как сопло, и с шумом всасывал содержимое. При этом дико выкатывал зрачки, которые и так были слегка на выкате...
Определяющим в наших отношениях была, конечно, не его лычка, а то, что он призвался на пол-года раньше меня.
– Стоя-аааа-ть!!!
Я шел себе.
– Твою мать!..
Дул сильный ветер – прямо в лицо, и я слишком поздно услышал тяжелые, переваливающиеся чижиковы шаги за спиной. Повернувшись, я буквально подставил лицо под тяжелый, крестьянский кулак. Удар пришелся вскользь и упал я, скорее от неожиданности. Поднимаясь, почувствовал вкус крови – левый уголок губы здорово саднил. Мой вид видимо, убедил его в том, что я в состоянии “грогги”.
– Встать в строй! – повторил он, тяжело дыша.
Нагнув низко голову, я сделал резкий шаг вперед и боднул его в грудь – точно так, как учил меня в сушилке младший сержант Мухаметзянов. Мы с ним иногда запирались там после отбоя и пили спирт, который я тащил со своей радиотехнической батареи – разбавленный, конечно. Мелькнули в воздухе руки – и я повалился на ефрейтора сверху, стараясь сделать “стальной зажим” правой рукой – как в школе, когда боролся на переменах с Колькой Климовым...
Растаскивало нас всё отделение.
На следующее утро меня вызвал замполит дивизиона.
– Что у вас с Чижиковым произошло вчера?
– Ничего, товарищ подполковник.
– А кто вам разбил губу?
– Сама разбилась. Поскользнулся на крыльце и ударился об угол ступеньки.
Он молчал. Я ждал. Наконец, видимо, сопоставив все, известные ему факты, он сказал:
– У Чижикова забинтована рука. У вас разбита губа. Всё совпадает!
– Не совпадает, товарищ подполковник. У него левая рука забинтована, а у меня губа разбита тоже слева...
Он опять замолчал – озадаченно. Потом не слишком уверенно предположил:
– А если он вас левой рукой – он сделал движение своей левой рукой в мою сторону и остановил кулак у меня перед губами, стараясь “смоделировать” удар - в левую сторону лица?
– Неудобно, товарищ подполковник – улыбнулся я. - И неестественно.
– Да, неудобно – согласился он. Снова помолчал, обдумывая что-то. – А Чижиков чем руку повредил?
– Не могу знать, товарищ подполковник. Так вы у него спросите!
– Спросим.
Он выглянул в коридор:
– Дневальный!.. Позвоните на стартовую батарею, вызовите ко мне ефрейтора Чижикова. – А вы идите пока, – повернулся он ко мне – но будьте поблизости. Придет Чижиков – я вас вызову...
С запыхавшимся Чижиковым мы столкнулись прямо в дверях казармы.
– Настучал уже? – его черненькие глазки беспокойно бегали.
Я постарался изобразить самую широкую улыбку, какую только позволяла разбитая губа:
– Естественно!
– Ну, гад! – бросил он и, кряхтя, стал поднимать свои ягодицы по лестнице – тяжелая работа!
Минут через десять позвали и меня.
– Ладно – сказал замполит. – Пожмите друг другу руки.
Мы пожали...
– Чего у тебя с Чижиковым случилось? – спросил Мухаметзянов. Мы с ним, как обычно, заперлись в сушилке после отбоя.
– А!.. – я махнул рукой. – Сука он...
– Сука! – согласился Мухаметзянов, доливая в столовские аллюминиевые кружки воду из фляги. – Ну, х-й с ним. Давай!
Мы выпили залпом. Как я ни старался, спирт попал-таки на рану.
Губа саднила.