САНЯ
– Лесник пошел в чащу леса на стук дятла – Сашина мама прочла последнее предложение диктанта и закрыла учебник.
– Дя-а-тла-а –шептал Саня, скрипя пером. Мы с ним одновременно поставили точки и вопросительно уставились на его маму с бабушкой.
– Готово? - Нина Александровна забрала наши листки и начала проверку с моего.
– Щука… так… задачу… м-м… угу… - её ручка быстро пробегала вдоль строчек из моих каракулей.
– Ну вот, Гоша – молодец, ни одной ошибки – сказала она, выводя “пятерку”, метнула на Саню пристальный взгляд и переложила наверх его листок. Сашка озабоченно сдвинул брови. Я тихо загрустил, зная по опыту о том, что будет дальше.
С Сашкой мы жили в одном подъезде, я - на шестом этаже, он - на третьем. Он был ярковыраженный “технарь”, легко расправлялся с арифметикой, но всякая “лирика”, вроде русского языка, давалась ему трудно. У меня же все обстояло ровно наоборот, поэтому Сашкины мама и бабушка в каждый мой приход к нему устраивали нам диктанты, наверное, чтобы он мог тянуться за "лидером".
Остроклювое перо взяло старт – и тут же замерло, нависнув над словом, как ястреб над добычей.
– Реши-ил, Саша! – укоризненно произнесла Нина Александровна, подняв глаза на сына.
– Что – решил? – упавшим голосом пролепетал Саня и перегнулся через стол, заглядывая в листок.
– Жи-ши как пишется?
– Через “и” – тихо просопел он, оседая обратно на стул, словно рецидивист, признающий свою вину под грузом неопровержимых улик.
– Хищная! – воскликнула мама и “ястребиный коготь” молнией вонзился в новую жертву.
Санина голова безвольно упала, нос уткнулся в грудь.
– Задачу! – почти плачущим голосом вскрикнула Нина Александровна – “ястреб” рисковал не подняться в небо от переедания. Откуда-то из Саниной середины донеслось приглушенное всхлипывание…
Острие пера вновь взмыло вверх, готовясь к последнему “пике”. Сашка, чутко уловив момент, поднял голову и затих в напряженном ожидании. Так смотрит собака на лакомство в поднятой руке хозяина.
– Четыре ошибки – грустно сказала мама. – Два.
Объевшийся хищник безвольно сполз в самый низ листка и, медленно выведя красивую “двойку”, так и замер на конце её “хвоста”.
Санино лицо постепенно сморщивалось, уменьшаясь в окружности, и наконец, стало похоже на скомканный лист бумаги, который быстро намокал. Мама вскочила успокаивать. Бабушка осуждающе качала головой…
– Покажи, покажи! – ревел Сашка и тянул к себе листок.
– Ну смотри, смотри – Нина Александровна пододвинула диктант к нему. – “Решил” - через “ы”, ну… а в “пошел” кто “о” поставил?
– А-а-а! Его покажи-и-и! – ещё больше бушевал Саня и, схватив мой листок, притих, сверяя. Но через секунду заревел с новой силой:
– А у него хвостик от “о” не тако-ой!
– Где? Какой хвостик? Испуганно рванулась к листку мама.
– Во-от! Соединять не так надо-о! Нам говори-и-ли-и!
– Нина! – укоризненно сказала Анна Семеновна, многозначительно глядя на дочь.
– Ну, хорошо, за хвостик ему два – с готовностью согласилась мама. А тебе – пять за почерк.
Саня ревниво проследил, как моя “пятерка” превращается в “пять вторых”, а его “двойка” – в “две пятых” и в последний раз удовлетворенно хлюпнул.
– Ну, и не стыдно? – сказала Нина Александровна с улыбкой, вытирая Саше платком глаза.
– Ага, - ещё плаксивым голосом отозвался он, - а чего ты сразу двойки ставить?
– Ну так ошибок-то сколько?!
– Да-а, я просто забыл про жи-ши – Саня готов был снова разреветься.
– Ну ладно, ладно, - примирительно сказала мама. – Садитесь, сейчас мультик начнется. Она включила телевизор и они с Сашкиной бабушкой пошли в другую комнату – как всегда, спорить о педагогике…
Мы посмотрели мультик и сели за шахматы. Из соседней комнаты доносились постепенно затихающие раскаты спора мамы с бабушкой, видимо, придерживающихся противоположных взглядов на теорию Песталоцци.
– Я его - хм, он меня - хм – считал варианты Саня и его голова ритмично кивала, подтверждая правильность каждого “хм”.
За моей спиной телевизор рассказывал новости голосом Игоря Кириллова. Наконец, Сашка своим офицером съел моего коня, посмотрел на него презрительно и, словно вражеское знамя к подножию Кремля, небрежно бросил на стол рядом с доской. Смерил меня победным взглядом – и уставился в телевизор. Я стал готовить ответный удар.
– Смотри, смотри! – вывел он меня из раздумий.
Я оторвался от доски и, повинуясь его взгляду, обернулся к телевизору. На экране взрослые, лысые дяди играли в шахматы, сидя за столиками, расставленными на сцене, очень похожей на сцену нашего районного дома культуры. Диктор Кириллов теперь рассказывал за кадром об успехах советских шахматистов на каком-то международном турнире.
– Ну и что? – не понял я.
– Во-о-о! – с завистью протянул Саня, снова показывая на экран. Я опять оглянулся и увидел нависшего над доской Михаила Таля, с сигаретой в изящно изогнутой в запястье руке, выпускающего красивую струю табачного дыма.
– А давай, и мы так же? – Глаза друга горели декабристским огнем.
– А где мы сигареты возьмем?
– У бабушки папиросы есть! – Сашкина бабушка была старой большевичкой, членом партии с 17-го года и действительно курила “Беломор”.
– А если зайдут сюда? – засомневался я, но Саня уже доставал из тумбочки нераспечатанную пачку, гоня прочь сомнения.
– Не зайдут, давай!
Когда бабушка зашла в комнату, мы сидели за доской с глубокомысленным видом, в густом облаке дыма. Два папиросных окурка лежали рядом, в пепельнице. Анна Семеновна тревожно вдохнула воздух – и запах табачного дыма, видимо, подействовал на неё так же, как в 17-м – залп “Авроры”.
– Кто курил? – отчеканила она таким голосом и с таким выражением лица, что мне вдруг вспомнилась невесть где и когда вычитанная фраза: “Толщина брони танка Т-34 равна восьмидесяти пяти миллиметрам”.
Молчание.
– Я в последний раз спрашиваю, кто курил!? – Анна Семеновна говорила очень тихо, но я вдруг почувствовал, что каменею, как царь Полидект, про которого папа читал мне как раз накануне, от вида головы Горгоны. Кажется, и у Сашки были похожие ощущения, потому что оставаясь неподвижным и глядя прямо перед собой немигающим взглядом, словно в игре “замри”, он прошептал одними губами:
– Все…
– Что? – не расслышала бабушка.
- Хм… - Саня перевел дух - ну… все… - повторил он уже слегка оттаявшим голосом.
– Кто взял папиросы?
– Я… – Сашкина голова снова начала клониться к груди, как во время диктанта.
– Кто тебе разрешил?
– Хлюп…
В комнату c тревожной озабоченностью на лице вошла Сашкина мама.
– Вот, полюбуйся! – Анна Семеновна медленно и торжественно подняла кулак с вытянутым указательным пальцем, который остановился в нескольких сантиметрах от Сашкиного лица. – Вот то, о чем я тебе говорила!
– Мама, ну при чем тут это, это же совсем другое – обидчивым голосом произнесла Нина Александровна и вдруг, тоже хлюпнув, махнула рукой и выбежала из комнаты.
– Так, ладно, с тобой разговор будет потом – продолжала бабушка, едва взглянув на Сашку и занялась, наконец, мной:
– Твои родители дома?
Я горько кивнул, все ещё лишенный дара речи.
Она решительно сняла трубку и набрала номер:
– Борис Георгиевич? Добрый вечер… Нет-нет, у нас, у нас, не волнуйтесь… Вы не могли бы сейчас спуститься?.. Пожалуйста!
На следующий день мы с Сашкой во дворе обменивались впечатлениями. Обоим было потом плохо. Помню, вечером меня рвало в уборной...
А потом Сашкина бабушка заболела. Приехала "неотложная", чтобы увезти её в больницу. В дверях подъезда санитары столкнулись с моим папой, возвращавшимся с работы. Лёжа на носилках, она грустно улыбнулась ему:
– В последний путь!..