САМОВОЛКА

 

Я прослужил всего несколько дней, когда потерялся сержант Сёмкин.

 

Сержанты редко теряются в мирное время, а Сёмкин, к тому же, был “дед”, неделя-другая до дембеля, так что, случай и вовсе небывалый. Вечером, перед отбоем, обнаружили пропажу, но тревоги пока не подняли. Утром все три дивизиона построили на плацу и поставили задачу: “цепью” прочесывать лес – Сёмкина искать. Пошли. Часа через два дали отбой. Оказалось, нашелся сам.

 

Утром следующего дня я заступал в наряд “на тумбочку” – дневальным. В паре с Сёмкиным, потому, что на гарнизонной гауптвахте не оказалось свободных мест, а давать ему передышку начальству, наверное, было обидно. После отбоя Сёмкин сказал:

 

– Приберись по-быстрому и пойдем на кухню, пока повар ещё не ушел. Мослов пожрем. (Мяса, значит).

– А нам дадут? – глупо спросил я.

– А мы и спрашивать не будем. Давай, я тебя жду...

 

Вернулись с кухни - и Сёмкин усадил меня в ленинской комнате. Трепаться. Май месяц, белые ночи – спать не хотелось.

 

– А если дежурный по части?

 

Он загадочно усмехнулся:

 

– Сегодня не будет.

– А если?..

– Не ссы. В случае чего – моя смена, ты отдыхаешь. А меня дальше губы всё равно не сошлют.

– Дембель отложат...

– Теперь и так отложат. Переживу, я ещё молодой – улыбнулся Сёмкин...

– Сань, а ты где был-то?

– В самоволке – где... После обеда рванул. Через лес – в Тапу. Выпил. На подвиги потянуло... Потом вообще отключился. Очнулся где-то на окраине города. Сумерки – то ли ночь, то ли раннее утро. Ну, думаю, – п-ц! Оклемался немного – и пошел в милицию. Сдаваться...

– А зачем в милицию? Сам бы дошел...

– Сам бы я дошел аккурат до комендатуры – ещё хуже было бы. Странно, как я туда вообще не попал...

 

Это было действительно странно. Часть наша стояла, как все ракетные части, в лесу. В шести километрах от городка Тапа, из двенадцати тысяч жителей которого, большинство были военные. Комендатура городка считалась одной из самых свирепых в Союзе, а одно имя коменданта и начальника гарнизонной гауптвахты капитана Ферана наводило такой же ужас на солдат, как имя Бармалея на детей. По свидетельству отсидевших там, любимым развлечением капитана было стоять на плацу и наблюдать, как проводятся строевые занятия с арестованными. Время от времени он покрикивал:

 

– Выше ногу, забулдыги! Не слышу запаха резины!

 

Из-за такой комендатуры нас и в увольнение не пускали – патрули рыскали по городу в поисках очередной жертвы, как гончие за зайцем, не попасть им на глаза в крошечном городке было невозможно, а попав, уже невозможно было уйти “живым”. Как гаишники на “промысле” – за что-нибудь, да задержат.

 

С Сёмкиным мы проболтали всю ночь. Говорил, в основном, он – рассказывал о своих родителях, о девушках, с которыми встречался до армии, о работе. Работал он токарем в городе Кулебаки под тогдашним Горьким и делал ножи.

 

– Кулебакские ножи на весь Союз славятся! К нам за ними из Москвы едут! – говорил Сёмкин.

– Перочинные?

– Всякие – и перочинные и охотничьи. А сами для себя мы и вот такие делаем – он вдруг вытащил из-за голенища сапога нож и протянул мне.

– Только за лезвие осторожно – он острее бритвы.

 

Я снял кожаный чехол. У ножа был тонкий, узкий клинок с ложбинкой посередине и отполированная рукоятка из какого-то желтоватого дерева с прожилками.

 

– Что это?

– Карельская береза.

– Красивая вещь! – сказал я, возвращая нож. – Сань, а зачем ты в самоход пошел? Две недели не потерпеть было?

– На волю захотел – сил нет! - просто ответил Сёмкин. Весна же, солнце, тепло, там – он кивнул через плечо на окно – девушки в летних платьях ходят... Думал – только глотну воздуха... Не рассчитал.

– Не выдержал испытания свободой – улыбнулся я.

– Ага! - Сёмкин захохотал...

 

После завтрака я вернулся в казарму – сменившимся с наряда полагался отдых. Сёмкин стоял на крыльце и мирно беседовал со своим конвоиром. Они ждали машину, которая должна была отвезти его на “губу”. Мы улыбнулись друг другу.

 

Сёмкина отпустили только через месяц – в середине июня, в последней партии, где все были такие же, как он, “грешники”. Это была пытка, когда-то придуманная кем-то из начальников – и ставшая, в силу своей крайней эффективности, повсеместно применяться к непокорным дембелям. Их дразнили свободой, как голодную собаку – костью.  

 

Как и месяц назад, он ждал машину, которая должна была отвезти его в город, на этот раз – на вокзал. Наше отделение возвращалось с каких-то работ. Отделившись от компании дембелей, он быстро подошел ко мне и коротко скомандовал:

 

– Пошли!

 

Мы зашли на хоздвор и он завернул за угол свинарника. Убедившись, что нас никто не видит, Сёмкин вытащил из сапога нож и протянул мне:

 

– Держи. На память. Пока спрячь в сапоге, а потом лучше всего схорони где-нибудь в лесу. А то отберут.

 

Я замотал головой.

 

– Да бери быстрей, времени нет! Он сунул нож мне в руку.

– Я побежал, а ты погоди здесь немного. Потом незаметно вернешься. Пока! – Он хлопнул меня по плечу и повернулся, чтобы идти, но вдруг остановился и посмотрел на меня сверху вниз, словно оценивая. Потом сказал с сожалением:

 

– Трудно тебе будет служить... Ладно. Будь! – и пошел к казарме.

– Счастливо тебе, Сань! – крикнул я. Но Сёмкин не обернулся....

 

Где-то через неделю наш командир взвода во время перекура сказал:

 

– Сёмкин-то, говорят, в нехорошую историю попал. Подрался с кем-то в поезде. Теперь под следствием сидит.

 

Я вспомнил о ноже, спрятанном мною неподалеку в лесу...

 

Нож я сохранил и привез из армии домой. Он и теперь лежит у меня в ящике стола. Отличный нож – не ширпотреб на продажу, а сделанный “для себя”... С полированной рукояткой из карельской березы и клинком с насечкой.

 

Острее бритвы.