РАДА

 

 

Рана на ощупь казалась неглубокой царапиной, но крови было много. По этой причине он сразу не смог наказать собаку – пришлось зажимать рану, пытаясь одной рукой искать в ящике какие-нибудь перевязочные средства. Наконец, голова была кое-как перевязана и можно было приступить к воспитательному процессу.

 

– Вылазь! - строго скомандовал он, услышав озабоченное кряхтение из-под стола.

– У-у-м-м-м-м!

– Я кому сказал?

– У-у-у-а-ай! 

 

Кот, усевшись посреди комнаты, глядел нагло - издевался.

 

Два раскрытых до формы идеальных окружностей, испуганных глаза, тревожно, не моргая следили за каждым его движением из-под скатерти. Нос, ставший подвижным, словно хобот, непрерывно работал на всос и явственно чуял запах керосина, которым пахло дело.

 

“Никогда не зовите собаку, чтобы её наказать” – вспомнил он.

 

Сейчас эта мудрость была явно лишней - псина и сама не дура, зови-не зови. Он вдруг представил её состояние в этот момент под столом, чуть ли не собственной грудной клеткой почувствовав, как сжимаясь от страха, бешено колотится сердце...  Посмотрел на часы - восемь. Так и так – время подъема...

 

– Ладно, - сказал уже другим, примирительным тоном, - вылезай, пошли гулять.

 

Под столом моментально всё стихло, затем из-под скатерти вслед за носом и глазами, вылезла голова. Голова слегка склонилась набок и уставилась на него, как на неопознанный летающий объект - удивленно и недоверчиво. "Знаю мол, твои приемчики, не дура". Магическое слово "гулять" звучало соблазнительно, но призывало к бдительности, как сосиска в горчице.

 

– Пошли, пошли - повторил он уже почти ласково, направляясь в прихожую и звеня поводком.

 

Рада с шумом вылетела из своего укрытия и подбежала, радостно виляя обрубком хвоста и прыгая вокруг него, пытаясь дотянуться до лица и лизнуть. Собаки чутко улавливают интонацию голоса хозяина, но сейчас дело было не в этом. Рада знала, что когда её зовут ласково,  - никаких неприятностей с ней не случится. Он сам приучил её к этому.

 

“Обманете собаку один раз - в следующий она вам не поверит и не послушается” – было написано в одной умной книжке по собаковоспитанию. Логично – решил он, вспомнив, как в детстве в подобной ситуации, убегая от бабушки, стал жертвой её коварства...

 

На дворе, как всегда, было зябко, темно и промозгло. Это не зависело от времени года или суток и даже солнечная погода могла лишь немного смягчить то впечатление, которое производил сам вид окружающей местности – по-сути, заасфальтированный пустырь, заставленный монотонными до тошноты, геометрически правильными рядами пятиэтажек, по-пролетарски незатейливых, как "лесенки" Маяковского. Грязно-серое снежно-водяное месиво внизу заставляло перед каждым шагом, словно перед посадкой вертолета в тундре, тщательно выбирать место, чтобы поставить ногу. Улица в этот час была ещё совершенно темна и почти пустынна - редкие темные силуэты прохожих, словно призраки в фильмах  Дэвида Линча, внезапно выплывали в колеблющемся свете фонарей и тут же проваливались в небытие.

 

Рада как ни в чем не бывало, весело бежала впереди, то и дело останавливаясь и принюхиваясь к чахлым рядам кустиков на обочине тротуара. То, что когда-то в младенчестве было хвостом, а теперь стало "барометром настроения", показывало полную безоблачность и безмятежность.

 

– Небось, уже забыла все свои страхи - обидчиво подумал он. – Не наказал вовремя...

 

Совершенно неожиданно для него самого, душу медленно, ползуче стало заполнять неудовлетворенное чувство мести. Одно дело, когда кусает посторонняя собака, а тут – своя...

 

Всё было, как всегда. Под утро Рада процокала по паркету к кровати и выжидательно замерла, уставившись на спящего хозяина. Затем, поскольку тот не проявлял никаких признаков внимания, стала тихонько поскуливать. Это был ритуал – никогда она не залезала на кровать или диван, не попросив разрешения, если там был он. Не открывая глаз, он сонно пробормотал:

 

– Ну залезай, залезай" – и перевернулся на другой бок.

 

Псина, сразу шумно и радостно задышав, запрыгнула на постель, повертевшись, плюхнулась поперек его ног, и кажется, тут же заснула. Потерпев минут десять, он решил освободить ноги от прижавшей их двадцатипятикилограммовой туши, и попытался осторожно поднять собаку и переложить её рядом, но в параллельном вытянутым ногам направлении. Рада глухо зарычала во сне, явно не собираясь никуда двигаться. А когда он повторил попытку уже настойчивее, неожиданным и молниеносным броском головы, как кобра, цапанула зубами за первое, что подвернулось. Подвернулся его висок... И вот теперь эта тварь, пережив и переждав несколько неприятных минут под столом, весело трусит, обнюхивая кусты на предмет чужих, свежих какашек и беззаботно помахивая своим огрызком хвоста.

 

– Обижаться на собаку, всё равно, что на ребенка, недостойно – уговаривал его рассудок.

– Да пошёл ты!... – досадливо отмахивалась душа.

 

В таком "раздвоении" и вернулся домой. Рада привычно застыла в прихожей, ожидая, пока он разденется. Это тоже был ритуал - она знала, что прежде, чем зайти в комнату, надо пройти процедуру мытья лап. Процедура эта, ввиду крошечности хрущевской прихожей, была обставлена весьма замысловато. Он заходил в туалет и садился на унитаз, ставя перед собой на полу таз с водой и открыв настежь дверь, а собака вставала напротив. При этом передние её лапы находились у таза, а задние располагались уже в прихожей - совместный санузел советской хрущевки был рассчитан максимум, на таксу, но никак не на боксера... Так он мыл ей передние лапы, затем, по команде Рада сама поворачивалась на 180 градусов и, пока мылись задние, терпеливо и равнодушно рассматривала потолок прихожей.

 

Сейчас с передними уже было покончено, но он не торопился командовать "кругом". Обида не отпускала, причем, теперь к обиде на животное примешивалась и злость на себя – он, сорокалетний мужик, как ребенок, обижается на собаку и ничего не может с этим сделать! Рада с любопытством, не мигая, смотрела ему прямо в глаза, взгляд её был невинен и светел, как у Мадонны Литы с картины Леонардо. Он медленно поднял руку и, указывая на свою забинтованную голову, произнес прокурорским голосом:

 

– Кто это сделал?

 

Ему показалось, что выражение радиного "лица" несколько изменилось...

 

– Кто?! – повторил он ещё суровее.

 

И тут на его глазах взгляд собаки из наивно-невинного за какое-то мгновение превратился в жалкий и молящий. Она медленно опустила голову и, сделав шаг вперед, тихо уткнулась затылком в его колени.

 

Любопытный котяра, конечно же оказавшийся тут как тут, нагло глядя прямо в глаза хозяина, раскрыл до отказа пасть и, словно булгаковский Кот-Бегемот, явственно и громко произнес:

 

– Ха-а-а!